...Все на запад, на запад, хотя бы одна телега на восток… По Варшавскому шоссе, по правой его стороне, растянулся обоз. На телегах - кухонная посуда, ведра, чугунные печные горшки, кое-какая одежда. И возле каждой телеги — дети, старики, женщины. А по центру шоссе — немецкие автоматчики в касках, туда и сюда проносятся мотоциклы. Обоз движется медленно. Летнее солнце безжалостно палит. Время от времени слышится крик: «Schnell! Schnell!», однако скорость движения обоза не увеличивается.
В моей детской памяти запечатлелись жуткие картины. Наш деревянный домик стоял на самом краю деревни, даже как-то особнячком. Однажды прострекотал немецкий мотоцикл, и в дом ворвались два автоматчика. С этого момента начались наши страдания, наше унижение. Один из автоматчиков наставил на отца автомат и что-то быстро начал говорить. Отец, инвалид еще c первой мировой и гражданской войн, понял немца, и мы стали бросать на телегу самое необходимое. Мать заголосила, запричитала. Отец же торопил: «Дети, быстрее!» Нас было дома три брата: Егору - тринадцать, Петру - одиннадцать, мне шел десятый год. Старший брат Николай и сестра Аня находились тогда в блокадном Ленинграде.
И вот мы плетемся за телегой по дороге на деревню Малистово, далее на Понизовье (Спас-Деменский район). Через понизовский мост переехало несколько семей. Фрицы выпроводили нас за Понизовье, потом куда-то исчезли.
В лесу остановились на ночлег. Мать подоила корову. Отец разжег костер и в чугунке сварил кашу из зерен ржи. После ужина все уснули.
Лишили кормилицыУтром, рано-рано, к нам опять подошли те двое фрицев с автоматами. Приказали ехать дальше, к шоссе. Один из них набросил обрывок веревки на шею нашей коровке и повел ее в сторону. Отец подбежал к немцу, упал перед ним на колени, стал просить, чтобы не отбирали корову, показывая на нас, детей, что мы умрем с голоду.
До сих пор помнится эта жуткая сцена. Отец схватился за веревку на шее коровы, пытаясь вырвать ее у немца. Но тут подбежал другой немец и выпустил автоматную очередь. Отец упал лицом на землю. Корову немцы увели. Мы подбежали к отцу, стали его поднимать. Отец остался жив - немец стрелял в землю, около ног отца, для страху. Минута облегчения и подавленности. «Сынки, как же мы теперь будем жить?!» - тихо говорил, почти стонал отец.
Уже много дней мы в составе обоза едем, бредем по Варшавке. Асфальт нагрет палящим солнцем. Кожа на ногах, особенно на пятках, потрескалась, наступать больно, а идти надо.
Наконец пришли в Рославль. Нас остановили возле высокого забора из колючей проволоки. За нею располагался лагерь для советских военнопленных. Нас разместили вдоль «колючки» в огороженной жердями полосе. Сегодня я бы назвал это место юдолью плача. Каждая семья на отведенном ей участке устроила себе лежбище. Тут же возле телеги стояла и наша лошадка Ласка. Она привезла нас в рославльский лагерь, потом везла дальше. И когда нас освободила Красная Армия, Ласка повезла нас назад, на восток, домой. У нее хватило на это сил, а назавтра после возвращения Ласка заболела, и ее не стало.
Мать спасла ПетькуВ лагере с братом Петькой мы ежедневно собирали для Ласки придорожную траву, которую она с удовольствием ела, — другой пищи для нее в тех условиях не было.
Однажды, дело было к вечеру, мы несли по охапке травы, и перед нами встал немец. Он жестами указал, чтобы мы шли за ним. Дело в том, что недалеко от нашей халупы немцы расположили свою конюшню. Здесь были холеные мощные лошади, их называли тяжеловозами. Вот этим лошадям-тяжеловозам мы тоже носили траву. В этот день мы уже отнесли сюда свою норму. Второй раз Петька отказался нести. Немец замахнулся и ударил его по плечу ремнем. Удар был слабый, скорее это было понуждение.
Дальше произошло такое, что до сих пор на сердце запечатлелось болезненным рубцом. Петька прижал к себе охапку травы и выкрикнул прямо в лицо фрицу: «Гитлер капут!» У фрица исказилось лицо, сделалось злым, звериным. Он толкнул брата сапогом. Петька уронил охапку, упал. Рубашечка на его спине как-то вздернулась. И немец по его голой спине стал хлестать ремнем. А мы все, кто был рядом, оторопели, стояли и смотрели, как на спине с каждым ударом вспыхивали ярко-красные полоски. Две полоски лопнули, из них сочилась кровь, и с каждым ударом из-под ремня разлетались брызги.
Кто-то из толпы крикнул: «Ребенка убивают!» Прибежала мать и невероятным голосом, в котором был и плач, и отчаяние, и необыкновенная решимость: «Не дам, не дам губить ребенка!» - остановила солдата. Очевидно, крик женщины на него подействовал. Все же по инерции он нанес последний удар, но уже по лицу матери...
Мы кое-как дотащили Петьку до нашего лежбища. Там его уложили под телегой. Вся спина у него была в кровавых полосках. Через некоторое время пришел врач. (В лагере, за «колючкой», были врачи.) Он смазал спину каким-то лекарством и ушел. Когда мы вернулись из лагеря домой, Петька долго болел. Ему повредили позвоночник. Болезнь была мучительная. Но даже при такой жизни он научился играть на гармошке, потом на баяне, писал стихи и просил меня сказать свое мнение. Очень ему хотелось выздороветь.
Сатанинские дниВ лагере постоянно хотелось есть. Отца и старшего брата Егора немцы забирали на работы. К вечеру они возвращались. Отец молчал. Я только потом узнал, что ему было мучительно смотреть на нас и он не надеялся, что мы выживем. Они приносили буханку хлеба. Потом в лагерь привозили большой бак варева - «бурды». В те голодные сатанинские дни кружка бурды мне казалась спасительным удовольствием: после холодной ночи бурда с кусочком хлеба так приятно согревала, утоляла голод, правда, ненадолго.
Егор, возвращаясь к вечеру с отцом в нашу слезную юдоль, рассказывал нам, что он узнавал о жизни за «колючкой» пленных - солдат Красной Армии. Много бойцов умирало голодной смертью. Дело дошло до того, что пленные убивали тех, кто в лагерь попал недавно и не успел еще истощать, утоляли голод человеческим мясом. А сейчас можно спокойно прочитать в книге: людоедство - это зверство, жестокость, бесчеловечность, варварство. Были дни, когда в лагере умирали 300 - 400 пленных и более. Могильщики («капут-бригада») не успевали их вывозить. Тогда фашисты привлекали взрослых мужчин из нашего лагеря.
Нас освободили. Мы вернулись домой. Тяжелое бремя войны надорвало здоровье многих. Умерли отец и мать. Ушли в мир иной братья. Но жизнь продолжается. Живут наши внуки и правнуки.
Время лечитВ 2002 году я побывал на месте, где находился тот фашистский лагерь, в Рославле Смоленской области. Там сооружен мемориал и установлена бетонная глыба, напоминающая высокую стену, за которую «капут-команда» сбрасывала трупы умерших от голода и болезней узников. На глыбе начертано знаменитое стихотворение Александра Твардовского, начинающееся словами:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли
с войны…
Будучи директором калужской средней школы № 33, я несколько раз принимал гостей - учителей из Германской Демократической Республики. В программах встреч первым пунктом всегда ставили беседу наших пионеров с немецкими учителями. Ребята рассказывали им о борцах за свободу в годы Великой Отечественной войны, о Зое Космодемьянской, Алексее Шумавцове и других.
А когда пришлось поехать в командировку в округ Зуль ГДР - побратим нашей области, мы откровенно говорили с немецкими коллегами о совместной работе учителей двух стран по воспитанию подрастающего поколения, о необходимости добиваться взаимопонимания, не скрывать от детей ужасов войны. Странно, но я не испытывал к немцам никакой неприязни. Время лечит самые жестокие душевные травмы. А за просвещенческую деятельность среди учителей Германской Демократической Республики я был удостоен нагрудного знака «Отличник просвещения ГДР».
Андрей РОДИОНОВ.